15 мая 2015 г. В марте этого года исполнилось 200 лет со дня рождения прекрасного русского поэта Петра Павловича Ершова, ишимца по месту появления на свет (деревня Безрукова Ишимского уезда) и тоболяка по жизни.
Трудно найти в нашей стране человека, который при словах «Конёк-Горбунок» не представил бы в своём воображении доброго и верного товарища крестьянского сына Ивана и не вспомнил бы имя автора сказки.
Большинство исследователей творчества Ершова в XIX-XX веках считали, что Ершов был рождён сказочником. Отказавшись от жанра народной сказки и обратившись к созданию стихов, поэм, драматургических произведений и повестей, он утратил или в большой степени умалил свой талант, то есть остался «человеком одной книги» - «homo unius libri».
С большим удовлетворением и радостью отметим, что это заблуждение в конце XX века стало уходить в прошлое: всё больше исследователей доказательно утверждают высокую литературную ценность творческого наследия Ершова в целом и нравственно-художественные достоинства его отдельных произведений: прекрасной лирики, поэм, особенно «Сузге», прозаического цикла «Осенние вечера».
Истинную значимость творчества Ершова невозможно понять до конца, если не обратиться к той стороне его взглядов, которую тщательно старались не затрагивать в советское время, – это его глубинная религиозность.
Только вера в Бога и Божественный Промысел помогали поэту преодолевать несчастья: смерть двух жён и более десяти детей.
Был ли счастлив Ершов в своей семейной жизни? Думается, что на этот вопрос, несмотря на потерю жён и многих детей, можно с уверенностью дать положительный ответ. Глубоко православный человек, он верил в Провидение Божие и загробную жизнь, в необходимость покорности Божиему Промыслу.
Через год после женитьбы на красавице-вдове Серафиме Александровне Лещёвой, в 1839 году, родился и тут же умер первый ребёнок Петра Павловича – дочка.
«Любезнейшие братец Владимир Александрович и сестрица Марья Фёдоровна, - пишет Ершов родственникам Протопоповым, - спешу известить вас об одном неожиданном обстоятельстве, которое случилось в нашем семействе. И сколько с одной стороны было прискорбно, столько с другой утешительно. 5 мая с половины 3-го часа Бог даровал нам дочку Серафиму. Не знаю, поздравлять ли вас с племянницей, потому что наш ангел только взглянул на этот свет, принял Святое крещение и в 7 часу того же дня улетел опять на небеса – молиться за родных своих. Не берусь объяснять этого случая: бабка (Марфа Аполлоновна) приписывает его кой-каким неосторожностям, в которых Серафима Александровна и покаялась, а я просто верю, что это было назначение Вышнего и в потере своей утешаюсь Евангельской истиной: первый плод – дар Господу».
И потом ещё не раз в скорбях по умершему своему новорождённому супруги Ершовы будут уповать на Господа Бога.
9 июля 1845 года, похоронив свою первую жену, Ершов пишет родственнице Анне Петровне Вилькен:
«Письмо моё будет коротко, милая кузина. Только радость говорит, а печаль молчалива. И что сказать мне, когда я до сих пор не могу ещё образумиться. Удар был так неожидан, так внезапен, что не пасть под ним надобны были вера и особенная помощь Божия. Вы знали умершего Ангела, знали и чувства мои к ней: почему поверите моей печали. Да, из всех потерь, какие испытал я (а каких я не испытывал?), потеря любимой жены – самая ужасная. Точно половины самого себя не стало. С опустелым сердцем, с тяжкою думой, с грустным воспоминанием – неужели это жизнь? Только религия согревает остылую душу, только она одна освещает мрак могильный, и за гробовой доской представляет её ещё лучше, чем она была на земле. А что было бы без этого небесного утешения!»
У Серафимы Александровны было четверо детей от первого брака. Всех их Пётр Павлович не только полюбил всем сердцем, он взял за них ответственность, хотя ко времени заключения брака с их матерью поэту было всего 24 года. Он опекал их своей душевной заботой всю свою жизнь.
Ершов не только сам со смирением и верой в будущее соединение воспринимал смерть своих близких, но и учил этому детей. После смерти Серафимы Александровны Пётр Павлович пишет её дочери от первого брака Феозве в Москву, где она воспитывалась в Екатерининском институте (4 мая 1845 года): «Милый друг мой, Феозва. Чувствую по себе, как должно быть велика скорбь твоя о незаменимой утрате ангела – маменьки. Но покорись воле Божией. Из огорчений мира праведная душа её перелетела в мир лучший, в мир ангелов. Я был свидетелем её кончины: без стона, без страданий. Дай Бог всякому такую небесную кончину. Не говорю, чтоб ты старалась удержать свои слёзы, нет, пусть льются они, но только за молитвою о упокоении маменьки. Роптать да и предаваться отчаянию – не достойно христианки.
Ещё раз напоминаю тебе не предаваться известной горечи. Молитва за умершую и полная преданность всеблагому Творцу – твоё сердце. Со своей стороны я постараюсь почаще писать тебе.
Да будет над тобой благословение Божие, и ангельский дух матери да освятит тебя невидимо. Душевно любящий тебя П. Ершов».
И в этом же письме приписки от детей Серафимы Александровны, которые после её смерти остались с Петром Павловичем
От Сашеньки Лещёвой: «Милая Физочка, не грусти много о смерти маменьки, она, умирая, благословила нас всех, и кончина её была кончина праведницы, ещё раз повторяю, не грусти, остаюсь любящая тебя сестра А.Лещёва».
От Коли Лещёва: «Христос Воскресе. Не плачь много, милая сестрица. Маменька теперь у Иисуса Христа на небе, а там, право, веселее, чем здесь. Притом душа маменьки всегда подле нас. Брат твой Н.Лещёв».
Через семь лет супружеской жизни умерла, тоже после неудачных родов, как и первая жена П.П.Ершова, его вторая избранница, 22-летняя Олимпиада Васильевна. Он остался с тремя маленькими дочерьми.
Жизненные потери и страданья поэт воспринимал как волю Бога, которой он испытывает человека:
О, торжествуй! Судья вселенной,
Прозревши клад в тебе бесценный,
Тебя страданием почтил.
Любовь превечная судила
Тебе пройти чрез огнь горнила,
Чтоб ты и чист, и светел был…
Эта вера не только вела Петра Павловича по жизни, но и обусловливала духовную органичность поэтического творчества, связь с религиозно-философским осмыслением человека, его места в мироздании.
В стихах Ершова очень глубоко отразились христианские, прежде всего православные воззрения.
В его либретто «Страшный меч» есть образ Неизвестного, который обращается к Богу с молитвой:
Тебя, Бог сильный и благой!
Тебя – недремлющее око!
Из бездны горести глубокой
Зовём усердною мольбой.
Услыши слабое моленье
Бессильных в тягостной борьбе;
Не в силах мира, но в Тебе
Надежда наша и спасенье.
В своём творчестве Ершов широко использует христианскую лексику, которая усиливает эмоционально-религиозное восприятие его стихов: «райская обитель», «небесная обитель», «небесный свет», «Божий храм», «Господень дом», «святой крест», «святая вера», «тёплая молитва», «Всеблагой Творец», «Отец Небесный», «Создатель», «серафим», «херувим», «Ангел Господень» и др.
Прозаический цикл Ершова «Осенние вечера», особенно рассказы «Страшный лес» и «Чудный храм» наполнены верой автора и его героев в Промысел Божий, который побеждает жестокие и слепые силы зла. Возвышенное, духовное, идущее от Бога, одерживает верх над эгоистичным и обывательским в душе человека.
О глубине веры Ершова говорит и его работа над переводами религиозных книг, которая до недавнего времени была совершенно неизвестна. В 1842 году он переводит с французского языка одну из частей книги немецкого романтика Брентано «Крестные муки Господа Бога Иисуса Христа». В этом году Петр Павлович пишет своим друзьям Ярославцеву и Треборну в Петербург: «Каждый день сижу я несколько часов за переводом одной французской книги… Не знаю, имел ли ты в руках эту книгу. А если нет, то скажу тебе, что я не читал ничего занимательнее. Это видения одной монахини о страданиях Спасителя, писанные со слов её известным немецким поэтом Клеменецием Брентано. Эти видения имеют такой характер истины, что не смеешь сомневаться в их действительности».
В Сибири писатель упорно трудился и над переводом с церковно-славянского языка на русский Ветхого Завета – за четырнадцать лет до появления первого типографского издания части русской Библии.
В письмах поэта из Тобольска ярко выражены его религиозные взгляды. Они наглядно показывают, что все сложные обстоятельства жизни он преодолевал, благодаря вере в Бога и убеждению в том, что Бог ведёт его по жизни дорогой Своего Промысла, испытывая и очищая душу.
Он пишет своей падчерице Феозве Лещёвой в день её рождения: «В день же твоего ангела мы помолим за тебя Бога и будем просить Его благословения на все твои дела и намерения. А ты сама можешь чувствовать, как всё легко и весело, когда Бог помогает».
В.А.Треборну и А.К.Ярославцеву – 22 июля 1843 г.:
«Огонь поэзии ещё не потух в душе моей. При взгляде на мир, на судьбы людей, при мысли о Творце – сердце моё бьётся по-прежнему юношеским жаром, но уже не испаряется в лёгких звуках, а крепко ложится на душу, в важной думе. Веря в назначение, я спокоен в своей, покамест, медленности и жду минуты действия, как воин ждёт сигнала к кровавой битве. Паду ли я или буду невредим – за всё благословляю благое Провидение. Не упрекните меня в фатализме: вера в Провидение не однозначное слово с предопределением…»
В стихотворении «Моя молитва» поэт писал:
Ты дал мне веру в Провиденье,
Ты дал надежду мне в скорбях;
Ты ниспослал мне утешенье
В отрадных чувствах и слезах,
Когда ж душа была готова,
Излить богатство полноты, -
Ты дал мне огненное слово
И вдохновенные мечты…
В 1858 году Ершов, будучи по служебным делам в качестве директора народных училищ Тобольской губернии, побывал на своей родине в деревне Безруковой. Велика была его радость, когда он узнал, что крестьяне хотят выстроить церковь на том месте, где стоял дом, в котором он родился. В письме к своей третьей жене, Елене Николаевне, от 23 ноября 1858 года он сообщает: «…В 6 часов мы были уже со смотрителем в Безруковой, месте моего рождения, и пили чай. Тут явилось несколько крестьян с сельским головой с просьбами о моём содействии – соорудить в Безруковой церковь. Они хотят составить приговор – в течение трёх лет вносить по 1 рублю серебром с человека (а их душ примерно до 800), что в три года составит до 2500 р. с. Моё дело – в 6 лет испросить разрешение на постройку церкви, доставить план и помочь по возможности. Смотритель сказал, что церковь надобно соорудить во имя преподобного Петра, и крестьяне согласились. Место для церкви они сами выбрали, то самое, где был комиссарский дом, то есть именно там, где я родился. Признаюсь, я целую ночь не спал, раздумывая о том, неужели Господь будет так милостив, что исполнится давнишнее моё желание и освятится место моего рождения, и восхвалится имя моего святого… А как приятно мне было слышать от старых крестьян нелицемерные похвалы моему отцу! Всё это составило для меня 22-е число одним из приятнейших дней моей жизни», - пишет он своей жене.
В 1859 году Ершов подаёт прошение Феогносту, епископу Тобольскому и Сибирскому: «Государственные крестьяне Ишимского округа Черемшанской волости деревень Безруковой и Завьяловой уполномочили меня ходатайствовать у Вашего Преосвященства о дозволении построить им в деревне Безруковой однопрестольную деревянную на каменном фундаменте церковь. …Я имею честь покорнейше просить Ваше Преосвященство о дозволении построить в деревне Безруковой церковь во имя преподобного отца Петра Столпника и исповедника… а для пособия в построении церкви благоволить снабдить крестьян деревень Безруковой и Завьяловой книгою для сбора приношений на всё время до окончательного устройства и освящения церкви».
С тех пор Пётр Павлович постоянно помогал безруковским крестьянам в их хлопотах по строительству церкви, которое началось в 1862 году: был посредником между ними и Тобольской духовной консисторией, писал прошения, участвовал в пожертвованиях.
А.К.Ярославцев вспоминает: «…Заботы об устройстве церкви в селе Безруковой составляли для него одно из самых отрадных занятий до последних минут жизни… Своё посредничество для получения от правительства разрешения на сооружение церкви, всякое пожертвование, даже непосильное в пользу церкви, он делал охотно и в возможной тайне, так, для покупки некоторых церковных потребностей заложил он однажды золотую цепочку от часов своих, о чём сказал жене уже только в конце своей последней болезни». Эта цепочка была от часов – подарка цесаревича Александра в 1837 году.
Весной 1869 года, когда Ершов был уже смертельно болен, к нему приехали крестьянские ходоки из деревни Безруковой. «Ершов уже сильно изнемогал; он понял, что крестьянам нужна какая-либо помощь для отделываемой церкви, а он – ничем уже помочь не может. Прослезился Ершов, заплакали крестьяне, да так и расстались с ним навсегда», - пишет А.К.Ярославцев. Пётр Павлович мечтал присутствовать при освящении церкви, но это ему не удалось: она была построена в 1876 году, а он умер в августе 1869-го.
Ю.А.Девятова (племянница Петра Павловича по его второй жене Олимпиаде Васильевне) значительно позже вспоминала: «Похороны были 21 (биографы уточняют – 20-го – Т.С.) августа. Погода стояла великолепная. Провожали его все училища… Стечение народа было громадное, с музыкой проводили дорогой прах до могилы, тогда ещё не были приняты венки, я несла за гробом Петра Павловича букет живых цветов и на свежую насыпь поставила в стеклянную банку с водой. Сейчас прошло более 50 лет со дня кончины его, но мне он всё представляется в моей памяти. Эта светлая личность полна была добродетели и любила людей по заповеди Божией, глубоковерующая. Царство ему Небесное!»
Татьяна Солодова | 
азлука